Профессор Михаил Глубоковский: "Когда лососи идут на нерест..."

Писатель Владимир Степанович Губарев беседует с выдающимися учеными. Сегодняшний гость проекта "Чаепития в Академии" — Михаил Константинович Глубоковский, российский ученый и политический деятель, директор Всероссийского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО), профессор кафедры ихтиологии биологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, доктор биологических наук.

По утрам хожу на речку, чтобы глянуть, как растет утиная семья.

Поначалу из зарослей появляется мама, и сразу за ней высыпают комочки, которые стараются быть поближе к родительнице, полагаясь на ее защиту.

День ото дня комочки подрастают, взрослеют, расплываются по окрестностям, и маме-утке приходится созывать их своим криком. Они пока слушаются ее и возвращаются.

Скоро они разлетятся в разные стороны, и уже каждый "комочек" сам будет определять свою судьбу и будущее.

— Литературный образ имеет право на существование, — Михаил Константинович Глубоковский улыбается. — Каждый из нас сам выбирает свою судьбу…

Когда-то студент-"комочек" улетел из Питера на Дальний Восток, там начал свою научную карьеру стажером. На этом пути достиг вершины — начал директорствовать в знаменитом "ВНИРО" — Всероссийском научно-исследовательском институте рыбного хозяйства и океанологии, защитил докторскую диссертацию, стал профессором МГУ. Да и вторая грань жизни — политическая — не менее блестяща: работал в Государственной Думе и Совете Федерации в те годы, когда становление их происходило бурно и непредсказуемо. А вот теперь вновь только наука и воспитание подрастающего поколения.

О Школе молодых ученых, что проходила в Звенигороде, Михаил Константинович высказался вполне определенно:

— Одна из самых больших проблем науки вообще, а рыбохозяйственной в частности, это воспроизводство кадров. Мы стараемся передать свой опыт молодым, рассказать им о тех проблемах, которые стоят перед отраслью. Да, организация и проведение таких научных Школ в нынешней ситуации непростое дело — требуются деньги, и не малые. Но Росрыболовство, другие ведомства и организации понимают, что Школы молодых надо проводить, чтобы не наступил кризис. И хорошо, что это пони мают как ученые, так и чиновники. Кстати, в нашей области науки сегодня работает порядка пяти с половиной тысячи человек…

— Много это или мало?

— В сельскохозяйственной науке, которая в десять раз превышает нашу, работает примерно полторы тысячи.

— Почему так происходит?

— Это специфика рыбной отрасли. В ней очень тесная связь между наукой и промыслом Дело в том, что необходимо оперативное управление промыслом, все нужно делать быстро и тем не менее очень ответственно, что невозможно без науки. Обычно в год мы проводим 100-110 заседаний ученого совета института. Ничего подобного у наших коллег, к примеру, физиков или математиков, нет и быть не может. На каждом заседании семь-восемь вопросов. Иногда, правда, два, но и пятнадцать тоже случается… И каждый из них требует ответственного решения.

— Это в основном прогнозирование добычи?

— Нет. Это именно регулирование рыболовства. Предположим, пошла путина. Обились с прогнозом. Рыбы больше, чем мы предполагали. Мы говорим: давайте обоснованное предложение, например, по реке Камчатка. Нам присылают данные, мы смотрим, насколько обоснованно их предложение. После этого выходит приказ Росрыболовства или Минсельхоза о том, что следует увеличить вылов нерки в реке Камчатка на две тысячи тонн. И в этом приказе идет ссылка на решение ученого совета института. Таким образом, наша наука актуальна, эффективна и обязательна в повседневной жизни.

— Знаю, что вы тесно связаны с Дальним Востоком. Как это случилось?

— Я родился в Смоленске. Папа у меня был военный. Учился в Ленинграде в университете. Мне захотелось научной свободы, хотя я имел возможность остаться в Ленинграде. Но я все-таки уехал во Владивосток, и 23 года был там. Занимался лососем.

— Почему именно им?

— Ими занимается большая группа ученых. В этой области конкуренция большая. Американцы, японцы, канадцы, корейцы и другие — все изучают лососей. На них можно понять многое, что происходит в море и океане. По идее — очень "странная" рыба. Мы знаем тихоокеанских лососей, а есть ведь другие лососевые. Гольцы, форели, таймени, ленок… Я и кандидатскую защищал по лососевым, и докторскую…

— Многое о них известно…

— … а еще больше неведомого!

— А наше место в мире по рыбному промыслу?

— Мы входим в четверку стран по потреблению на душу населения, а что касается науки, то скажу, что по некоторым направлениям мы первые, а в целом — входим в группу лидеров. Это связано с нашими традициями — ведь вокруг России много океанов и морей, рек и озер. Рыба всегда была важна для нас, руководство страны всегда уделяло особое внимание этой отрасли.

— Вам довелось побывать в разных районах России, где наиболее "злачные", с точки зрения рыболова, места?

— Если смотреть глазами профессионала, то, конечно же, Дальний Восток. Он дает более 70 процентов вылова. Если говорить о сложных, проблемных районах, то это Каспий и Амур. Большое достижение, что удалось остановить коммерческий вылов осетровых на Каспии. Шли долгие и сложные переговоры, но все-таки они завершились успешно.

— Это спасет осетра?

— Это дает шанс на спасение. Рыба пережила сотни миллионы лет, вся другая живность погибла, а она осталась как эхо далеких веков. И вдруг в наше время она исчезнет?! Этого ни в коем случае нельзя допустить. И наших партнеров на Каспии удалось убедить… А вот ситуация на Байкале иная. Популяция омуля сокращается. Те решения, которые приняты, к сожалению, недостаточны, и мы можем лишиться омуля.

— А для любителя куда лучше всего направиться?

— Любители бывают разные — карпятники, спиннингисты и так далее. Некоторые предпочитают зимнюю ловлю, а я ее не люблю — терпения сидеть над лункой не хватает… Я же предпочитаю спиннинг. А он хорош на Камчатке, в которую я влюблен с молодости, и на нашем Крайнем Севере. Там рыба очень сильная…

— Я считаю, что семга раз в десять сильнее щуки, бороться с ней — одно удовольствие!

— К сожалению, давно на такой рыбалке не был…

— А какой экземпляр был самым крупным?

— Нерка на Чукотке. Она весила 12 килограммов. Я люблю сам процесс рыбалки, за рекордами не гоняюсь. Да и, говоря честно, времени нет совсем. Вот уйду на пенсию, и займусь рыбалкой…

— Иллюзия — тогда работы станет еще больше!

— Пожалуй, лососи ведь не отпускают, о них невольно думаешь постоянно… Это особенности нашей профессии, их мы и стараемся передать молодым вот в такой Школе. Преемственность поколений, пожалуй, главное для науки. Особенно, если понимаешь, сколько еще непознанного!

— В том числе и по лососям?

— Конечно. Почему на Школе молодых ученых я решил сделать доклад по тихоокеанским лососям. По двум причинам. Во-первых, ими занимались много исследователей и на Дальнем Востоке и в Европейской части страны, а потому можно сделать какие-то вполне четкие выводы, то есть можно регулировать промысел в зависимости от ситуации. Причем не по наитию, а на основе надежных научных данных. Во-вторых, именно с тихоокеанскими лососями в последние годы мы наблюдаем достаточно драматические проблемы с промыслом. Я говорю в первую очередь про Сахалин, где уловы лосося резко пошли вниз. Что это означает? Если в позапрошлом году Сахалинская область не доловила около 100 тысяч тонн лососей, то ущерб для промышленности составил порядка 150 миллионов долларов. Цифры огромные, они сопоставимы с финансированием науки отрасли если не в целом, то хотя бы дальневосточной…

— Неужели "поведение" лососей так трудно контролировать?

— Исследования за ними ведутся давно — без малого сто лет, и у нас есть ряд интересных наблюдений всех видов тихоокеанских лососей. Отчетливо просматривается "пилообразный" характер добычи. Рыбаки подчас в этом винят браконьеров, а также рыборазводные заводы, мол, они разрушают природную среду. Предложение решительное: "браконьеров расстрелять, заводы уничтожить, а тех, кто их придумал, наказать!"

— Преувеличиваете?

— Я цитирую предложения некоторых сахалинских общественных организаций… Тем не менее, несмотря на снижение количества, вылов лососей все-таки на достаточно высоком уровне. Ниже 350 тысяч тонн в последние годы вылов для России не опускался. Кстати, в 1972 году было выловлено всего 34 тысячи тонн лосося. Россия сейчас ловит приблизительно треть лососей. В целом в северной части Тихого океана вылавливается примерно один миллион двести тысяч тонн. Это все виды лососевых — горбуша, кета, нерка, чавыча и другие. В Норвегии, которая благодаря "нефтяным деньгам" сильно продвинулась в технологиях выращивания лососей, производит ежегодно тоже миллион двести тонн рыбы. Это наглядный пример эффективности аквакультуры, ее потенциал. Впрочем, в этом есть и оборотная сторона. Для выращивания такого количества лососей нужно два с половиной миллиона тонн кормов. Отходы жизнедеятельности лососей попадают в Северное море, и Гольфстрим приносит их к нашим берегам. Норвежцы планируют за грядущие десять лет увеличить производство рыбы до пяти миллионов тонн. И это грозит серьезной экологической катастрофой для Баренцевого моря. И вторая проблема: а что будет с ценами на тихоокеанского лосося? Их нужно будет резко снижать, а, следовательно, рыбаки на Дальнем Востоке разорятся. Так что проекты норвежцев чрезвычайно опасны для нашего рыбного хозяйства.

— Может быть, проект этот слишком амбициозен?

— Норвежцы упорные, да и денег у них много. Они добьются своего.

— И что делать?

— Последний год мы занимались как раз урегулированием таких проблем. Это нужно решать на международном уровне.

— А колебания численности лососей можно как-то прогнозировать?

— Большинство исследователей связывают происходящее с глобальными изменениями климата. Количество лососей напрямую связано с понижением и повышением температуры. В 60-е годы мы наблюдали похолодание в тех регионах, где были популяции лососей, и именно в это время отмечена их депрессия. Что происходит сейчас? С 2012 года в уловах российских рыбаков доминирует горбуша. Практически вся нерка вылавливается на Камчатке в двух местах — реки Камчатка и Озерная. Кета же ловится везде, в том числе и в Амуре. Я говорю о прошлогодней лососевой путине. К сожалению, точного прогнозирования подхода лосося мы делать не можем, а потому в процессе путины мы делаем корректировки. В прошлом году по горбуше было 10, по кете -9. Обычно корректировки идут в сторону увеличения добычи.

— Значит, в прогнозах вы осторожны?

— Лучше совершать ошибки, которые потом приведут к увеличению добычи, чем обратные. Лососи нагуливаются в море, а на нерест заходят в реки. Из икры вырастает молодь, которая скатывается потом в океана. Там она плывет за многие сотни и тысячи километров, откармливается, а потом возвращается в свои родные реки. Кстати, в те, откуда они скатились, а не там, где вывелась икра. Казалось бы, все нам известно, везде изучаем поведение лососей и их жизнь, но все-таки точно прогнозировать не можем. Есть у этих рыб некая "тайна", раскрыть которую нам еще предстоит.

— А как влияет повышение температуры?

— Аналогично тому, как это случилось при ее понижении. В Японии, кстати, резко упало производство кеты. В пять раз! Я имею в виду аквакультуру. Мы связываем это с ростом температуры. То же самое происходит и на Сахалине, и в других районах. У Владивостока появились некоторые виды акул из теплых районов океана, и это свидетельствует о том, что в Мировом океане идут сложные процессы, которые оказывают прямое влияние на привычную хозяйственную деятельность.

— Что же делать?

— Наш местный промысел — неводами, сетями и так далее — максимальным был в 2015 году 550 тысяч тонн. Чтобы не скатиться к добыче 1972 года (он был в десять раз меньше!), надо принять непопулярные меры. Выход единственный: резко надо ослабить промысловую ловлю в южных регионах, да и, пожалуй, в северных тоже. Насколько долго будет продолжаться глобальное потепление, сказать сегодня нельзя, а потому нужно приспосабливаться к новым условиям. Следует всегда помнить, что приоритетом для нас и нашей науки является сохранение природных ресурсов для будущих поколений.